Глава шестая. ВАСИЛИЙ СЮТАЕВ И ДРУГИЕ. ПРАВДОИСКАТЕЛИ-РАЦИОНАЛИСТЫ

Я хочу показать, на примере одного человека, как складываются подобного рода «ра-

ционалистические» воззрения. Звали его Василий Сютаев. События относятся к 70–80-м го-

дам прошлого столетия. Последователей у Сютаева было не так уж много — от нескольких

десятков до нескольких сотен — и хотя его секта тогда получила название «сютаевцы», по

имени вождя, и этот вождь и это направление интересны нам не как отдельная, замкнутая в

себе секта, а как умонастроение, которое проявлялось то там, то здесь среди русского народа.

Кстати сказать, сам Сютаев, простой мужик, занимавшийся своим крестьянским хозяйством,

не претендовал на роль какого-то нового учителя, как это характерно для других учителей

раскола, также не претендовал он на создание какой-то особой религии. Он просто жил не по

правилам и говорил не по правилам, в результате чего и прослыл еретиком. Биография его,

его портрет, его психология нам доступны, поскольку с Сютаевым близко познакомился,

подружился и описал его подробно один из крупнейших исследователей раскола и сектант-

ства — А.С.Пругавин. В результате мы имеем очень интересный и колоритный документ и,

одновременно, глубокое исследование личности Сютаева. По этому материалу можно судить

о том, что такое русские крестьяне-рационалисты, откуда они берутся и в чем проявляется

этот особый религиозно-психологический тип.

В своих взглядах Сютаев не опирался ни на какую традицию, ни на какое сектантское

вероучение. Он жил и мыслил сам по себе и до всего доходил собственным умом, без посто-

ронней помощи. Вырабатывая свою особую точку зрения на вещи, он даже сначала не знал о

существовании в России каких-то сект и религиозных направлений. Это был самый обыкно-

венный мужик — капля в океане русской народной жизни. И вдруг, будто ни с того ни с се-

го, он стал рассуждать по-своему. Точнее же сказать, Сютаев искренне полагал, что он рас-

суждает по-Божьему.

Первоначально Сютаев был благочестивым православным крестьянином, который

усерднее прочих ходил в церковь, молился и выполнял все церковные предписания. По сло-

вам местного священника, Сютаев до своего отпадения ревностнее всех других прихожан

относился к церкви и к православным обрядам. Сектантами подчас становятся самые ревно-

стные последователи церкви. Можно сказать даже, что глубокая вера и последовательность в

исполнении церковных установлений и ведет их к расколу с церковью, когда та относится к

этим правилам слишком формально.

«Как-то раз я спросил Сютаева, давно ли он научился грамоте.

— Двадцати лет я женился и сряду же начал учиться…

— Зачем же ты надумал учиться?

— Хотелось Писание читать… Нужно, думаю, познать закон Божий. Неверно мы жи-

вем, — ох, неверно! Надо познать закон Божий, — не будет без того спасения человеку…

Ладно. Купил азбуку, начал кое-што разбирать. Пошел в синодальную лавку… В Питере.

Купил евангелие… Начал читать Евангелие, — ну, только вижу, все не так мы живем.

— Кто же тебе посоветовал эти именно книги купить?

— Священник в Питере. „Купи, говорит, ты Библию, Евангелие…“ А я говорю: „От

Библии-то, бают, люди зачитываются“. — „Не верь, говорит, этому: мы век свой читаем да

не зачитываемся“.

— Ну, и что же, понравилась тебе Библия?

— Разные книги доводилось читать, но только лучше Евангелия не нашел… Купил

Евангелие, стал вникать, вникать и нашел ложь в церкви, ложь кругом, во всем ложь!.. Стал я

искать правильной веры… Долго искал!… Только вижу, христианин дерется, еврей дерется,

старовер дерется, православный дерется… Во всех верах раздор, убийство идет… Нет ни од-

ной правой!.. Языком все веруют, а делов нет… А вера — в делах, вера — в жизни… В цер-

ковь можно ходить, можно и не ходить, а жисть нужно наблюдать… Правда штобы на вся-

ком месте была, правда! Правда да любовь — энто пушше всего…»204

Мы находим тут три компонента, из которых складывается сознание сектанта рацио-

налистического толка. Первый и самый главный, положительный — Евангелие, которое он

внимательно читает. И два других, отрицательных: вся окружающая действительность,

жизнь общества, которая расходится с Евангелием, поскольку люди в массе своей живут не

по-христиански, и церковь — тоже отрицательный компонент и пример, поскольку церковь,

в ее реальной практике, далека от Евангелия и не в силах ответить на вопросы правдоискате-

ля.

«— Приехал в деревню… вижу, любви у нас нет, — все за мздой гоняемся… И стал я

разбирать: энто к чему, то к чему… Стал с людями советоваться, у свяшшенника стал спра-

шивать: „Батюшка, говорю, рассуди мне: как энто понять? Как нам добрыми быть, как нам

луччими быть?..“ Вижу, много мы исполняем (в смысле обрядов. — А.С.), только все пользы

нет… Перво-наперво крест носить бросил.

— Отчего так?

— Лицемерно это: на вороту крест носим, а в жизни не несем — за правду не стоим,

за правду не терпим… К чему же носить?…Ребенок о ту пору родился. Люди говорят: „кре-

стить надо…“ Думаю умом: зачем крестить? Мы все крещены, а живем хуже некрещеных.

Крестились, а грех делаем, — какая польза от энтого?… И бросил крестить».

«Думаю умом: зачем крестить?» — это типично для сектанта-рационалиста, который

хочет доискаться до истины собственным разумом и не просто читает Евангелие, а напря-

женно его обдумывает и сопоставляет — с жизнью и с церковными порядками. И нигде не

находит соответствия, и поэтому начинает постепенно отпадать от господствующего вероис-

поведания. Но в тот момент, о котором сейчас речь, Сютаев еще числится сыном православ-

ной церкви, и сам себя, очевидно, таковым считает. К деревенскому батюшке он пристает с

различного рода щекотливыми вопросами религиозного свойства, и эти вопросы чрезвычай-

но раздражают батюшку, который, на беду, оказался не шибко грамотным и довольно коры-

стным попом, который механически исполняет церковные обряды, стараясь выручить за них

свою поповскую мзду. Например, обходит с крестом на праздники деревенские дворы, как

это было принято:

«— Пришел к нам в избу. Посадили его в большой угол и стали спрашивать… Может

он, по праздничному делу, хмелен был, только он ни синя пороху не мог мне рассказать —

как, што… Стал я его о крещении спрашивать: „Какого ишо, говорит, тебе крещения нужно?

Палкой окрестить тебя, што ли?“ — Я ему резонты выговаривать стал… — „Знал бы, гово-

рит, в купели тебя утопил“. И почал браниться, — всячески называл: и дьяволом, и чертом…

Я все молчу… Как перестал браниться, я ему и говорю: „Батюшка! объясни ты мне ишо одно

место“, и читаю ему из Послания к евреям… Он взял, прочитал, да ка-ак шваркнет его на

пол, прямо под порог. — „Яйца курицу не учат!“ — говорит… — Страх меня взял… —

„Што ты, батька, наделал? — говорю… А-я-я-я, грех какой!…Ведь энто ты слово Бо-

жие!…Ведь оно у тебя в алтаре стоит, на престоле… энто самое, только што корешок в бар-

хате… Так-то ты почитаешь Христовы слова!…Ну, говорю, с энтих пор я тебя не приму,

нет!…Не учитель ты, а прямо сказать — волк! Слепец!…А слепец слепца ведет, оба в яму

упадут… Не надо мне тебя!..“ С энтой самой поры и в церковь перестал ходить, вовсе бро-

сил…205

А на позднейший вопрос священника, почему он не ходит в церковь, Сютаев отвечает,

к ужасу православного батюшки: «А зачем, говорит, я пойду в церковь?… Я сам — цер-

ковь!» Это звучит уже совсем по-духоборчески. Между тем Сютаев не был духоборцем и

даже не слышал об их существовании. Совпадение его формулы с их поговоркой («церковь

не в бревнах, а в ребрах») объясняется общими для них рационалистическими устремления-

ми и отказом от внешней обрядности, желанием исполнять закон Христов не формально, а

разумно — своим духом и поведением. В этих словах Сютаева: «Я сам — церковь», нет так-

же ничего от личной гордыни, которой грешили многие сектантские учителя, как это мы ви-

дели только что на примере одного из вождей духоборцев — Побирохина. Сютаев по натуре

человек очень скромный, не лезущий ни в какие пророки. Просто церковь в его глазах — это

профанация христианства. В то же время его отказ ходить в храм Божий не имеет ничего

общего с отталкиванием от официальной церкви русских старообрядцев, которые видели в

ней «гнездо антихристово» и считали страшным грехом посещать церковь. Страх доходил до

того, что некоторые старообрядческие секты предписывали ее обходить стороной, так чтобы

не вступить в тень, брошенную от православного (в данном случае — от никонианского)

храма: «Не только войти в церковь, но и встать под тень ее — великий грех даже и на тот

случай, когда застанет проливной дождь»206.

В отличие от старообрядцев Сютаев и сютаевцы не боятся церкви и даже считают

возможным ее посещать, только не видят в этом никакого прока. Церковь для него и для

других рационалистов просто потеряла всякое значение. Можно — ходить в церковь, а мож-

но — не ходить. И лучше — не ходить: «Бог ведь не богатый мужик, который любит покло-

ны». И вот на этом разумно-нравственном основании Сютаев дошел до полного отрицания

всякого внешнего богослужения. Не надо креститься, не надо крестить детей, не надо испо-

ведоваться и причащаться… И более того — не надо молиться. Отказ от молитвы, я полагаю,

это самое крайнее отрицание всякого обряда. Даже духоборцы — молились. Даже молока-

не — молились. У самых крайних сект беспоповского старообрядчества молитва оставлена

как последний путь (в современных условиях, когда все связи уже потеряны!) соединения с

Богом. А Сютаев объясняет, почему он и его сторонники отказались от молитвы:

«— Если мы не исполняем ничего, — какая польза читать молитвы?… „Отче“ читаем,

а отца с матерью не почитаем… Читаем: „не лиши меня царствия небесного“, — да ведь мы

сами себя лишаем, потому что правды не ищем, по правде не живем… Ты исполняй, делай

так, поступай по правде. А если я исполняю, то на што мне молитва?»207

Столь тотальное отрицание всего церковного — вплоть до отказа от общей и едино-

личной молитвы — вызвано, мы видим, жаждой правды, желанием служить Богу не языком,

а делами. Церковь же, в глазах Сютаева, только на словах признает Бога, а на деле не испол-

няет евангельские заповеди и погрязла в грехах. Поводы для подобного взгляда подчас дава-

ла сама церковь своей бытовой повседневной практикой. Ибо священники на Руси жили и

кормились за счет местного населения, и это особенно бросалось в глаза в деревне, где все на

виду. Не случайно в русских народных сказках поп обычно фигурирует как персонаж отри-

цательный, причем основные его качества — жадность и мелкая расчетливость. К тому же

разрыв теории с практикой в этих случаях — на примере попов — всего очевиднее. Ведь в

глазах народа священник, проповедуя слово Божье, и сам должен жить по-Божьи, что было

практически неисполнимо. Были также и прямые злоупотребления со стороны некоторых

попов, возмущавшие сердца и разум:

«— Дите у нас умерло. Говорят, надо хоронить, отпевать надо, — без энтого, говорят,

на том свете в царство небесное не примут. Ладно, хорошо. Пошел я к попу. — „Похорони,

говорю, батюшка…“ — „Ладно, говорит, давай полтинник“. — „Нельзя ли, мол, помень-

ше?“ — Не соглашается. А денег у меня в ту пору всего-навсе тридцать копеек серебром бы-

ло… Не согласился. Ушел я домой и думаю про себя: как так?…За пятьдесят можно, а за

тридцать нельзя? За пятьдесят примут, а за тридцать не примут?…Не может энтого быть!…И

увидел я тогда, што грешен я кругом.

— В чем же ты грешен?

— Да нешто можно о Божьем благословении торговлю заводить?…Нельзя покупать,

думаю, Божьего благословения. Коли сам не заслужишь, ни за какие деньги его не купишь…

Ни за какие тысчи не купишь!… А коли заслужишь, то и безо всяких денег получишь, што

следовает… раздумал я все этто, взял дите и сам похоронил — без попа, без дьячка, безо все-

го… Под полом похоронил!»208

В глазах сютаевцев торговля сама по себе это грех, ибо строится на стремлении к

личной наживе. А торговля в церкви еще более страшный грех и преступление перед Богом.

Такое же отношение возбуждала у Сютаева государственная власть. Он не отрицал государ-

ства, но делил власть на злую и на добрую, говоря: «Я злой власти не признаю, а добрую

власть я признаю». Злая власть это та, которая устраивает войны, сажает людей в тюрьму.

Самого же царя Сютаев считал добрым и даже однажды поехал в Петербург, для того чтобы

лично вручить ему прошение, вложив это прошение в Евангелие. Но его к царю не пустили.

В прошении он предлагал царю сделать так, чтобы вся страна жила по Евангелию. В резуль-

тате непризнания злых властей — у Сютаева возникали разные неприятности. Так, сын его

отказался служить в армии. И когда его повели к воинской присяге — отказался присягать,

потому что в Евангелии запрещено произносить клятвы. В результате сын пошел в тюрьму.

С выплатой налогов — тоже всегда начинались осложнения. Сютаев не отказывался платить

налоги, но хотел знать при этом — на какие дела пойдут эти деньги — на злые или на доб-

рые. Естественно, ответить на это ему никто не мог, и у Сютаева просто уводили со двора

скотину и продавали за бесценок для выплаты налога.

Но самое любопытное — это положительная программа Сютаева и его личный образ

жизни. Ведь Сютаев считал, что слова не должны расходиться с делами, и именно делами

люди молятся Богу. Сама христианская вера — это любовь к людям. А какая же любовь мо-

жет быть без добрых дел? И вот он пришел к идее общей жизни. И стал ее проповедовать

словом и делом. Он собрал всех мужиков деревни и обратился к ним с оригинальной речью:

«— Ты, Никита Иванов, вор?

Все немало удивились такому вопросу, так как все знали Никиту за хорошего, честно-

го мужика.

— Пока Бог миловал, — отвечал Никита.

— А ты — вор? — обратился Сютаев к другому соседу.

— Избави Господи!… — отвечал тот…

Таким образом всех переспросил Сютаев и ни одного вора не оказалось.

— И я тоже не вор, — в свою очередь заметил Сютаев, окончивши опрос. — Все мы,

выходит, не воры, — продолжал он, — зачем же мы живем хуже воров? Зачем у нас замки,

зачем запоры? От кого энто мы запираем, коли все мы не воры?…Зачем у нас сторожа, зачем

загороды?…Зачем у нас межи, али опять участки?…Зачем мы всякий прутик разделив-

ши?..»209

Разумеется, мужики, хотя и понимали правоту Сютаева, жить общим хозяйством и

общим трудом не решились. Тогда Сютаев начал действовать в одиночку.

«— Сютаев не запирает своих амбаров: и днем, и ночью у него все открыто. Этим

воспользовались соседние мужики, приехали тихонько на нескольких подводах, вошли в ам-

бар и давай нагружать телеги мешками с хлебом. Живо весь амбар очистили, и хотели уже

ехать, но вдруг откуда ни возьмись Сютаев… Входит в амбар, а там всего-навсе один мешок

лежит, берет этот мешок на спину, выносит из амбара и кладет на телегу. — „Коли вам нуж-

да, берите, Бог с вами!“ — Мужики взяли, уехали, а на другой день снова приехали, привезли

хлеб обратно, говорят: „мы раздумали“, и Христом-Богом просили Сютаева принять от них

назад его хлеб»210.

В конце концов у Сютаева нашлись последователи в разных деревнях. Но Сютаева это

мало удовлетворяло. Потому что жить по любви и по правде должны все, а не какая-то груп-

па людей. Своеобразие сютаевской секты в том, что она не отгораживается от мира. Но в

этом и трудность исполнения его мечты. Нельзя построить общую жизнь, если кругом пере-

городки, разделяющие людей. А картина рая на земле, обещанная в Апокалипсисе, ему рису-

ется так: «Не будет грабежу, не будет убийства, дележа не будет, ссоры и драки не будет,

найму не будет, торговли не будет, денег не будет, — если братство будет, к чему деньги?..

Братолюбие будет, единство…» Это похоже на коммунистическую утопию. Однако ни с ка-

кими коммунистическими идеями Сютаев не был знаком и до всего дошел собственной го-

ловой и чтением Евангелия. Интересно отметить отношение местного населения к Сютаеву.

Он жил с людьми очень мирно, открыто и потому зла особого ему не причиняли. Правда, его

периодически обворовывали. Так что, в конце концов, ему пришлось поставить замки и засо-

вы на своем доме. Другие же над ним смеялись:

— Ты все толкуешь, все толкуешь, а делов у тебя настоящих нет. Ты возьми да сотво-

ри чудо, тогда мы тебе поверим. Коли ты святой, вот тебе река, перейди ее, тогда мы тебе

поверим.

— Он Библии начитался, а ведь это такая книга, что подольшее почитать ее, так, по-

жалуй, все бросишь, — даже, говорят, некоторые рассудком мешаются… Мы ему смеемся,

говорим: уж ты лучше брось трудиться, живи духом, ступай в пустыню…

Но рядом с этим можно встретить и таких людей, в которых явно замечается наклон-

ность представить Сютаева святым человеком, угодным Богу и находящимся под Его осо-

бым покровительством.

— Много ли скота у Сютаева? — спросил я однажды молодую девушку, соседку Ва-

силия.

— Много, — отвечала она. — Сколько уводили, уводили со двора, а все много. Они

уводят, а Бог ему невидимо дает, все больше да больше посылает… Ворота ломали, с укцио-

на продавали, чуть што не даром отдавали… Только хто и купит его скот — и тот не возра-

дуется… Корову купили — пала, лошадь купили — охромела, ногу сломала… Известно, уж

энто Бог посылает.

Приходилось мне толковать о Сютаеве со староверами. Те чуть ли не больше всего

удивляются урожаям Сютаева.

— Дивное дело, — говорят они, — Богу не молится: на верное знаем, доподлинно

знаем, што не молится, и креста не носит, — а хлеб родится… Чудное дело!»211

Однако это доброе или хотя бы терпимое отношение к Сютаеву не показательно для

судьбы всего сектантства. Потому что Сютаев действительно праведник, готовый помогать

людям, независимо от того, согласны они с его верой или нет. А главное, как уже отмеча-

лось, он жил открыто, тогда как сектанты в большинстве случаев живут замкнуто, не желая

знаться с людьми чужой веры. Кстати сказать, и правительство старалось изолировать сек-

тантов, замкнуть их в своей среде, чтобы они поменьше влияли на окружающее и не совра-

щали народ в ересь. Поэтому представителей одной секты иной раз поселяли всех вместе,

отводя для этого специальные земли на окраинах России. В итоге двойной изоляции и народ

подчас относился к сектантам с опасливостью и охотно верил всяким россказням и небыли-

цам об их закрытой от внешнего мира жизни. Помимо того, народ обычно не жалует людей,

которые своим бытом и поведением резко отличаются от основной массы населения, и по-

рою подозревает таких людей в чем-то недобром. Известны случаи избиения сектантов и

глумления над ними со стороны односельчан.

Примечательны испытания, которые претерпел за веру крестьянин-штундист Тимо-

фей Заяц. Время действия — 70-е годы прошлого века. Я не буду задерживаться на специфи-

ке штундизма: это секта протестантского образца, занесенного, по-видимому, на юг России

немецкими колонистами. Тимофей Заяц перешел в штундизм из православия. Как же он сам

понимает православие? «…Отец мой проводил пустую, нехорошую жизнь, а мы, сыновья,

после отца пошли тем же путем: я пьянствовал и курил трубку, и воровал, и попа слушал, и в

церковь ходил, и Бога чтил — того, которого поп намалевал (имеются в виду иконы. —

А.С.)». Затем, прочитав Евангелие, он стал усердно избавляться от дурных привычек — «от

трубки, от водки, от воровства и от прочих злых козней и обманов, привитых поповым уче-

нием, противных духу учения Христова»212. В результате толпа православных мужиков во-

рвалась в его дом, Тимофея избили, раздели и голого на морозе начали сечь розгами, приго-

варивая: «будешь пить водку, будешь ходить на исповедь?» Поскольку он отказывался, его

избили до полусмерти и насильно напоили водкой. Так же поступили с его женой. И для этих

мужиков, и для штундистов пить водку и ходить в церковь понятия равнозначные, ибо это

признаки всеобщего быта, от которого сектант уклоняется.

В рационалистическом сектантстве самых разных направлений вопросы собственно

религиозные порой уступают место нравственно-социальным проблемам. Эти люди думают

уже не столько о Боге, сколько об устроении разумной и добродетельной жизни, доходя в

этом иногда до крайних степеней отрицания современного им общественного бытия. Осо-

бенно это бросается в глаза у толстовцев — в движении, которое появилось в 80-е годы про-

шлого века под влиянием учения Л.Толстого. Но Толстой и толстовцы явления разные. И не

только потому, что Толстой великий писатель и мыслитель, а толстовцы его рядовые после-

дователи. Но и потому, что настоящие толстовцы практически и жизненно выполняли то, что

Толстой проповедовал. При этом толстовцами были не только некоторые интеллигенты, но и

люди низших сословий. А иногда происходили смешения или слияния толстовцев с другими

рационалистическими сектами — со штундистами, с духоборцами, с молоканами. Это явле-

ние уже собственно народной культуры. Многие толстовцы отрицали божественное проис-

хождение Христа, считая его просто нравственным человеком. Говорили, например, что уче-

ние Христа выше учения Будды, но ниже учения Л.Толстого. Из священных книг признавали

только Евангелие, но и в Евангелии зачеркивали все, что касается чудесной и мистической

стороны событий. Не верили в загробную жизнь и в воскресение мертвых. Не говоря уже о

том, что отвергали все церковные обряды: крест называли виселицей, церковный храм —

хлевом, а священников — чучелами, которые набиты соломой. (Очевидно, имелось в виду

богатое церковное облачение.) Некоторые секты толстовского толка (молокане-толстовцы)

отвергали даже существование Бога в виде отдельной от мира силы, утверждая, что Бог все-

го-навсего это человеческая любовь или совесть. Так что каждый человек вмещает в себя эту

частицу божества, а вне человеческой совести Бога нет.

Закономерно их интерес перемещается целиком в сферу нравственную. Следуя анар-

хическим идеям Толстого, они отрицают государство, полицию, суд, проповедуют непротив-

ление злу насилием, а также безбрачие и вегетарианство.

Вот живой портрет одного толстовца, который решительно проводил в жизнь свои

взгляды, не допуская никаких компромиссов. Отвергая собственность, он вел жизнь одино-

кого и бездомного странника, работал где придется, причем ни от какой физической работы

не отказывался. А за работу считал себя вправе пользоваться только едой и кровом. Иногда,

в случае крайней нужды, — одеждой. Но у него никогда не бывало более одной рубашки,

более одного пиджака. Денег же за работу он решительно не брал и, поработав в одном мес-

те, уходил без копейки денег, не зная, сумеет ли он сегодня и завтра где-нибудь пообедать.

И говорил: «Богат — не тот, у кого много, а тот, кому ничего не надо». При этом счи-

тал, что еще недостаточно освободился от своих потребностей и приводил в пример своего

товарища, тоже толстовца по имени Лев, который отказался от кафтана, от шапки и от лап-

тей и ходил по городам и селам босой, в одной рубахе. По этому поводу первый толстовец

говорил: «— Лев богаче всех нас. Мы все рабы своих потребностей, своих привычек. Я, на-

пример, не могу обойтись без шапки и лаптей, а потому являюсь рабом этих вещей. Лев же

свободен от всего этого…»213 Первый толстовец, Сергей Попов, был недоучившимся гимна-

зистом, а второй — по имени Лев — рабочим. Но вообще-то они предпочитали по именам

себя не называть, утверждая: кому это нужно? разве не все равно — как звать? Приводят

Сергея Попова в полицию. Полицейский спрашивает: «— Какой губернии?» Тот отвечает:

«— Я сын Божий, губерний нет, весь мир дом Божий, все люди братья!» Полицейский начал

страшно ругаться и выдергивать револьвер из кобуры, думая напугать. А толстовец ему:

«Опомнись, что ты сердишься? ведь мы — братья!» Приводят его к следователю, который

оказался человеком добрым и образованным и догадался, кто перед ним. Следователь соста-

вил такую бумагу: «Обвиняемый, следуя высшим Божественным законам, идущим вразрез с

законами человеческими, не может иметь паспорта и определенного местожительства». И

просит подписаться. Попов отказывается, повторяя, что не нужно никаких имен, никаких

подписей, поскольку все люди братья и все дети Божьи. Тогда следователь, искренне желая

ему помочь, применил маленькую хитрость и говорит, ссылаясь на закон Христа, закон люб-

ви: «Если у вас есть любовь к ближнему, подпишите эту бумагу, проявите любовь». И вот

тогда уже толстовец подписал бумагу, поставив такую, весьма примечательную подпись:

«Сын Божий, по телесной оболочке называемый людьми С.Попов». Следователь вздыхает,

говорит спасибо, и Попова ведут к прокурору. Тот в свою очередь:

— Как тебя звать, какой губернии? Ты Сергей Попов?

— Я сын Божий, — говорю. — Все люди братья.

— Я знаю, что все братья, — говорит он.

— Это только и нужно, — говорю я, — откиньте все остальное, живите по-братски, и

ничего больше не надо.

— Последний раз говорю тебе, — кричит он, — ты Сергей Попов?

— Я сын Божий, — говорю я.

— Тогда в тюрьму! — кричит прокурор.

Не нужно думать, что все это результат учения Толстого. Ведь сходные тенденции мы

встречаем у сектантов, которые никакого Толстого не знали, а до подобных же или близких

идей дошли сами. Значит, Толстой выразил какие-то стороны народной веры, связанные с

рационализмом и анархизмом русского мужика. Даже известный призыв Толстого к опро-

щению, обращенный к высшим классам и к современной цивилизации, где слишком много

ненужной роскоши, имеет свою параллель в сектантстве, причем безо всякого влияния со

стороны Толстого.

Упомяну в этой связи секту белоризцев. По своему характеру это секта эклектическая,

собравшая понемногу от разных сект и вер. Я задержусь лишь на одной стороне, связанной с

ее названием, поскольку белоризцы носили белую одежду, мотивируя это следующим обра-

зом: «Все черное происходит от черного духа, от дьявола. В белых же одеждах летают анге-

лы Божии по поднебесью, в белых же ризах и Господь наш Иисус Христос был положен во

святой гроб»214. Итак, белая одежда — это символ чистоты и святости. Но к этому в одной из

ветвей белоризцев прибавляется еще одна мотивировка — требование простоты и опроще-

ния. Они старались жить как можно скромнее и проще, тщательно избегая всякого рода из-

лишества. И одежду носили только собственной работы: белый цвет, помимо прочего, это

естественный цвет холста, а всякую окраску они считали излишеством. Так же как на всякое

украшение они смотрели с насмешкой и при случае говорили «дурак красненькое любит». К

покупкам белоризцы прибегают лишь в случае крайней необходимости, когда не в состоянии

что-либо сделать сами. И поступают так не ради экономии денег, потому что многое им об-

ходится дороже, а во имя идеи опрощения. Вот рассуждение одного из вождей белоризцев:

«Мы носим белую одежду, потому что красить холст или сукно, по нашему мнению,

не нужно. Не нужно пестрить и красить ничего, потому что все это народу лишний труд,

лишний расход и лишняя забота… Белая риза, белая одежда знаменует… простоту жизни…

она отымает от нас заботу, просвещает разум».

А когда этого человека назвали основателем секты, он возразил: «Нет, вернее будет

сказать, не основатель, а изыскатель. Я изыскиваю истину… все равно как иные разыскива-

ют золото… Оно рассеяно в разных местах, нужно только потрудиться, чтобы его найти. Так

и истина. Она тоже рассеяна по разным книгам, по разным учениям и толкам… Вот мне и

хочется потрудиться разыскать ее по частям и соединить воедино… Да, я изыскатель»215.

Это, конечно, типично рационалистический подход к религии (и вместе с тем глубоко на-

родная черта). Таких изыскателей в России было очень много. Порою в своих изысканиях

они приходили к самым невероятным выводам. В этих случаях рационализм иногда обора-

чивается самой пылкой фантастикой или мистикой, хотя, казалось бы, разумное понимание

вещей подобное исключает. Однако это не всегда так, и, случается, изыскатель истинной ве-

ры изобретает что-то совершенно новое и сказочное на наш взгляд, чего еще не было в исто-

рии религии.