МОДЕЛЬ ИМПЕРСКОЙ ВЛАСТИ

Следует избегать определения перехода к Империи в одних лишь негатив-

ных терминах, то есть в терминах того, чем она не является, что, к при-

меру происходит, когда говорят: новая парадигма характеризуется оконча-

тельным упадком суверенных национальных государств, дерегулировани-

ем международных рынков, концом антагонистического противоборства

между государствами и так далее. Если бы новая парадигма состояла толь-

ко в этом, то, несомненно, ее следствием была бы настоящая анархия. Од-

нако власть —и не один только Мишель Фуко нас этому учил —боится

вакуума, и презирает его. Действие новой парадигмы уже может быть вы-

ражено вполне позитивно —по-другому и быть не может.

Новая парадигма является одновременно системой и иерархией, цент-

рализованным конструированием норм и масштабным производством ле-

гитимности, развертывающимся в мировом пространстве. В ее очертаниях

ab initio отчетливо выражена динамичная и гибкая системная структура,

сочлененная горизонтально. Прибегая к некоторому интеллектуальному

упрощению, мы представляем эту структуру как соединение теории сис-

тем Никласа Лумана и теории справедливости Джона Ролза20. Некоторые

называют данную ситуацию ≪правлением без правительства≫, чтобы ука-

зать на ее структурную логику, порою незаметную, но неизменно все более

эффективную, распространяющуюся на всех участников в рамках всеоб-

щего порядка21. В глобальном порядке доминирующую позицию занимает

системная тотальность, решительно порывающая со всякой предшествую-

щей диалектикой и устанавливающая интеграцию акторов, которая кажет-

ся линейной и спонтанной. Однако в то же самое время эффективность

консенсуса под эгидой верховной власти в рамках устанавливающегося

порядка оказывается более чем когда-либо очевидной. Все конфликты, все

кризисы и разногласия успешно способствуют процессу интеграции, взы-

вая ко все большей централизации власти. Мир, спокойствие и прекраще-

ние конфликтов являются как раз теми ценностями, на достижение кото-

рых все и направленно. Развитие глобальной системы (в первую очередь,

имперского права) кажется развитием машины, устанавливающей проце-

дуры непрерывной выработки и реализации договоренностей, ведущих

к достижению системного равновесия —машины, создающей постоян-

ный запрос на власть. Эта машина предопределяет условия осуществле-

ния власти и действия во всем социальном пространстве. Любое движе-

ние фиксировано и может найти предназначенное ему место только внут-

ри самой системы, в соответствующих ей иерархических отношениях! Это

предзаданное движение определяет реальность процесса становления уст-

ройства имперского мирового порядка —новой парадигмы.

Данная имперская парадигма качественно отличается от прочих попы-

ток определить проект международного порядка в переходный период22.

Если предыдущие концепции переходного характера фокусировали вни-

мание на динамике легитимации, ведущей к новому порядку, в новой па-

радигме ситуация предстает так, как если бы этот порядок был уже со-

здан. Концептуальная неотделимость права на власть от ее осуществления

с самого начала утверждается как априори системы. Неполное совпадение,

или, лучше сказать, постоянные временные и пространственные разры-

вы между новой центральной властью и полем ее приложения, не ведут к

кризису или параличу, но попросту вынуждают систему минимализиро-

вать и преодолевать их. Короче говоря, смена парадигмы определяется, по

крайней мере исходно, признанием того, что только прочно установленная

власть, движимая собственной логикой и относительно автономная по от-

ношению к суверенным национальным государствам, способна функцио-

нировать в качестве центра нового мирового порядка, эффективно его ре-

гулируя, а при необходимости прибегая к принуждению.

Из этого следует, как того и хотел Кельзен —впрочем, это лишь пара-

доксальное следствие его утопии, —что над формированием нового пра-

вового порядка также господствует некий вид юридического позитивиз-

ма2*. Способность формировать систему фактически предполагается са-

мим процессом ее формирования. Более того, этот процесс формирования

и действующие в нем субъекты уже заранее втягиваются в определяемое

в позитивных терминах вихревое движение, в водоворот, сопротивлять-

ся которому невозможно не только из-за способности центра к примене-

нию силы, но и по причине присущей ему формальной власти структури-

ровать и систематизировать тотальность. И снова мы видим перед собой

смешение идей Лумана и Ролза, но еще раньше перед нами встают идеи

Кельзена —этого утописта, непреднамеренного и потому непоследова-

тельного первооткрывателя души имперского права!

Снова древние представления об Империи помогают нам лучше вы-

разить природу этого формирующегося мирового порядка. Как учат нас

Фукидид, Ливии и Тацит (вместе с Макиавелли, комментирующим их тру-

ды), Империя создается не только на основе одной лишь силы, но и на ос-

нове способности представить эту силу залогом права и мира. Имперские

армии всегда вторгались по настоятельным просьбам одной или несколь-

ких сторон, уже вовлеченных в существующий конфликт. Империя рож-

дается не по собственной воле. Скорее, ее вызывает к жизни и конституи-

рует присущая ей способность разрешать конфликты. Создание Империи

и ее акции вмешательства становятся юридически легитимными толь-

ко тогда, когда Империя включена в цепь международных соглашений,

цель которых —разрешение уже существующих конфликтов. Вернемся

к Макиавелли: расширение Империи определяется внутренней логикой

конфликтов, которые она призвана разрешить24. Таким образом, первей-

шей задачей Империи становится расширение сферы консенсуса, подде-

рживающего ее власть.

Античная модель дает нам представление об Империи лишь в пер-

вом приближении, тогда как мы должны выйти далеко за ее пределы,

чтобы обозначить рамки ныне действующей глобальной модели влас-

ти. Юридический позитивизм и естественное право, теории догово-

ра и институционального реализма, формализма и систематизма —каж-

дая из этих концепций может описать некоторые аспекты данной моде-

ли. Юридический позитивизм может подчеркнуть необходимость наличия

сильной власти как центра нормативного процесса; теории естественного

права могут осветить ценность мира и спокойствия, обеспечиваемых им-

перской практикой; теории договора способны вывести на передний план

процесс формирования консенсуса; реализм может пролить свет на фор-

мирование институтов, соответствующих новым измерениям консенсуса и

власти; а формализм может дать логическое подтверждение того, что сис-

тематизм доказывает и функционально организует, делая упор на тоталь-

ном характере происходящих процессов. И все же какая правовая модель

охватывает все эти характеристики нового наднационального порядка?

В первой попытке дать ей определение следовало бы в полной мере

осознать, что динамика и выражение нового наднационального правово-

го порядка строго соответствуют новым характеристикам, определяющим

внутренние порядки государств в период перехода от современности к

постсовременности25. Это соответствие следует понимать (пожалуй, в сти-

ле Кельзена и, конечно же, в реалистическом ключе) не столько как взятую

из внутригосударственной сферы аналогию для международной системы,

сколько как взятую из наднациональной сферы аналогию для правовой

системы государства. Основные характеристики обеих систем предпола-

гают монополию на применение таких юридических практик, как судопро-

изводство и предупреждение правонарушений. Отсюда вытекают форми-

рующиеся в процедурных рамках нормы, санкции и репрессии. Причина

относительного, но реально существующего совпадения новой практики

функционирования внутригосударственного и наднационального пра-

ва состоит прежде всего в том, что обе правовые системы действуют в од-

них и тех же условиях —в условиях кризиса. Однако, как учил нас Карл

Шмитт, кризис в сфере правоприменения должен заставить нас обратить

внимание на режим ≪чрезвычайного положения≫, начинающий действо-

вать в момент его объявления26. Как внутреннее, так и наднациональное

законодательство определяется своим чрезвычайным характером.

Функция чрезвычайного положения здесь очень важна. Чтобы контро-

лировать подобную исключительно неустойчивую ситуацию, необходимо

предоставить вмешивающейся инстанции власти: во-первых, возможность

определять —всякий раз исключительным (чрезвычайным) образом —не-

обходимость вмешательства; и, во-вторых, возможность приводить в дви-

жение силы и инструменты, применяемые различным способом ко мно-

жеству разнообразных кризисных ситуаций. Таким образом, здесь, ради

чрезвычайного характера вмешательства, рождается форма права, в дейст-

вительности являющаяся правом полиции. Формирование нового права

вписывается в использование превентивных мер, репрессивных действий

и силы убеждения, направленных на восстановление социального равно-

весия: все это характерно для деятельности полиции. Соответственно, мы

можем увидеть изначальный неявный источник имперского права в дейст-

виях полиции и в ее способности к установлению и поддержанию порядка.

Легитимность имперского порядка служит обоснованием использования

полицейской власти, и в то же самое время действия глобальных полицей-

ских сил демонстрируют реальную эффективность имперского порядка.

Поэтому юридическое право на применение чрезвычайного положения и

возможность использования полицейских сил являются двумя изначаль-

ными координатами, определяющими имперскую модель власти.