Стратегия
Поскольку у чукчей не было специализиро-
ванных военных дружин, кормящихся войной, то их ополчения,
собираемые от случая к случаю, не вели перманентных боевых
действий. Широкомасштабной войне препятствовало и отсутст-
вие материальной базы, специальных запасов продовольствия,
распыленность кочевий и т. д. Как и у других кочевых этносов,
стратегия оленных чукчей была мобильной и наступательной.
Оборонительную же стратегию они применяли против каратель-
ных экспедиций русских, которым трудно было противостоять:
чукчи просто отступали в безопасное место, лишь при необхо-
димости сражаясь, или же сплачивали свои силы для генераль-
ного сражения, чтобы одной битвой решить судьбу кампании,
как они сделали это против экспедиций А. Ф. Шестакова и
Д. И. Павлуцкого. Стратегия же эскимосов и оседлых чукчей
была в основном оборонительной: они были менее воинствен-
ны, чем кочевники, и предпочитали отсиживаться от набегов в
специальных укреплениях или просто прятаться.
Сама война была сезонной. Можно выделить определен-
ные сезоны для определенных видов боевых действий (Нефёд-
кин 2001). Основным временем ведения сухопутных войн следу-
ет признать зиму. Стратегия оленных чукчей базировалась на
неожиданных налетах. Это объяснялось тем, что именно зимой
чукчи могли быстро передвигаться на своем единственном ско-
ростном сухопутном транспорте —на оленьих упряжках, кото-
рые летом не использовались. Вместе с тем, в зимний период
мужское население было менее занято на пастбище, поскольку
стада оленей были спокойны, и их могла пасти даже пара под-
ростков (Богораз 1991: 72; ср.: Орловский 1928: 69—0; Беретти
,929- 16; ДРУРИ 1936: 110, 117; Меновщиков 1974. № 100: 330;
однако ср.: Караев 1926. № 4: 140; В. А. 1935: 62). В течение
большей части XVIII в. в зимний период чукчи производили на-
1ааения на коряков с целью захвата оленей. В остальное время
года коряки не опасались чукотских набегов (КПЦ. № 65: 170).
Задача такого набега состояла в том, чтобы неожиданно поя-
виться, захватить добычу и быстро отступить. С. П. Крашенин-
ников (1949: 734) писал о таких зимних набегах: ≪Оные [чукчи]
по всякую зиму партиями на них [коряков] набегают и попреж-
нему их разоряют, а с чюкчами поневоле, ибо те находя на их
урочища великие им чинили разорения, полоня их и убивая и
табуны оленные отгоняя, в чем состоит все богатство их. Но хо-
тя в такой нужде они против чюкочь на бой выходить и отважи-
вались, но однакож всегда разбиты и бегством спасать себя при-
нуждены были≫ (ср.: Мерк 1978: 120). Нападать могли как по
первому снегу (Бабошина 1959. № 103: 250; Лебедев, Симченко
1983: 129), так и уже весной (Сенатский архив. 1889: 35, 36, 535).
Причем одни и те же чукчи могли совершать набег и в марте, и
в ноябре (Шаховской 1822: 306). Но все же наиболее благопри-
ятным для набегов был конец зимнего сезона, с конца февраля
до конца мая, когда сила ветров спадала, а морозы не были
столь сильными (Иохельсон 1997: 214).
В зимнее же время обитатели Чукотки (именно они были
агрессивной стороной) нападали на эскимосов побережья Аля-
ски. Оленные чукчи на упряжках переправлялись по льду Бе-
рингова пролива, как это рассказывается в сказании об Эленди
(Богораз 1899: 356-358; Тан-Богораз 1930: 71—7; Вдовин 1987:
42; ср.: Врангель 1835: 607-608; Ск-ий 1888. № 26: 2). Послед-
ний направился в поход, взяв с собой одну из жен и грузовые
сани с провизией и фуражом, —всего трое нарт (Богораз 1899:
356). Естественно, приморские жители Чукотки проделывали этот
путь на собачьих упряжках, отправляясь, к примеру, из наиболее
удобного для этого места —Уэлена, от которого до Америки 89
км (Вдовин 1944: 262; 1965: 57; Гондатти 1898: 17, IX). В качестве
пункта отдыха могли использовать о. Ратманова, откуда до Аляски
Добирались за день пути. До самого же острова могли дойти по
льду и пешком, если было много торосов и ехать было неудобно
(ПСИ. Кн. 1, № 108: 458; Мерк 1978: 121; Гондатти 1898: 17, XI;
Медушевская 1954: 118). Американцы, если узнавали о нападе-
нии заранее с наблюдательных холмов, предпочитали в бой не
вступать, прятались от азиатов в пещеры, где хранились прови-
зия, одежда и оружие (Швайтцер, Головко 2001: 26, 30; Sheppard,
2002: 9; Черненко 1957: 132).
В летний период на Анадыре и других пограничных реках
казаки, которые не могли существовать на жалованье, а землю
не могли обрабатывать из-за климатических условий, ловили
рыбу и промышляли оленей, переправлявшихся в среднем тече-
нии Анадыря в одних и тех же местах (в конце XVIII в. —в 160
верстах (170 км) от устья в мае—июне на север, на летние паст-
бища, а в августе—сентябре назад, на зимовку (Соколов 1852а:
165; Мерк 1978: 144; Сильницкий 1897: 25). Чукчи, приходящие
на Анадырь для промысла оленей на байдарах, сталкивались тут
с охотящимися русскими и юкагирами (ср.: Линденау 1983: 163).
В этот период казачьи партии особенно часто подвергались не-
ожиданным нападениям чукчей, ведь олени переправлялись на
летние пастбища далеко от острога (Вдовин 1944: 254, 259; 1965:
115; Алексеев 1961: 11). По-военному кратко и ясно описывает
эти нападения комендант Анадырска капитан В. Шатилов (1751):
≪Русских людей изождав в какой-либо малой неосторожности по
рыбным промыслам, и паки побивают же смертно, берут себе в
плен жен и детей, медные и железные котлы, топоры, ножи и
прочее, понеже оного в их землице не имеется≫ (Шашков 1864:
67). Поскольку в первой половине XVIII в. сами чукчи не дове-
ряли русским и боялись их, они, по сообщению Я. И. Линденау
(1983: 163), приходили на промыслы в очень большом количест-
ве, по 150 байдар с экипажем в 15—0 человек в каждой, то есть
примерно по 2250—000 человек, естественно, включая семьи
(ср.: Вдовин 1950: 83). Еще в начале XIX в. чукчи нападали на
русских рыболовов на реке Майн, южном притоке Анадыря (Дьяч-
ков 1893: 41, 56).
Летом же во второй половине XVII в. чукчи часто напада-
ли на немногочисленных русских, ловивших рыбу на Колыме и
в окрестностях (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 3-4: 9; КПМГЯ. № 25:
64 (1659); № 30: 69 (1662); № 192: 241 (1679); Вдовин 1965: 104
(1659); Белов 1954: 181 (середина XVIII в.); Чулков 1785. Кн. 1:
485—86; Кн. 2: 389—90, примеч. 2; Геденштром 1830: 99). Не-
которые русские селения на Колыме чукчи просто разгромили, в
частности Погромное (заимка рыболовов в трех верстах ниже
Нижнеколымска) и Дуванное4. И. Шкловский (1892: 97) пола-
гал, что о столкновениях с чукчами свидетельствовали названия
как рек (Убиенная, Кровавая, Разбойничья), так и поселков (По-
громное, Томилино, где, по преданиям, томилась девица, ра-
ненная стрелой, Дуванное, где чукчи делили добычу). В первой
половине XVIII в. количество чукчей на Нижней Колыме сокра-
тилось из-за эпидемий, и они уже не представляли большой уг-
розы русскому и юкагирскому населению (Вдовин 1965: 105; ср.:
Гурвич 1966: 49 (ушли из-за эпидемий, оспы или вымерли от
нее в 1690-х гг.)). Однако еще в 1752 г. шесть человек, отправ-
ленных из Нижнеколымска для рыбной ловли на ≪Чукоцкую ре-
ку≫, были убиты чукчами (Вдовин 1944: 254; Гурвич 1966: 49).
Летний период был сезоном морских войн, когда примор-
ские жители, чукчи и эскимосы, отправлялись походом на ост-
рова Берингоморья и на Аляску. Летом же происходили и нале-
ты в тундре небольших пеших шаек. Вообще же кочевые чукчи,
владевшие многочисленными стадами оленей, редко ходили
пешком, поэтому и длительные набеги по суше летом ими не
велись, что было для них малоудобно и непривычно.
Разведка. Естественно, для удачного проведения кампании
очень важно было добыть сведения о враге, учитывая сложные
природные условия и незначительные, по нашим меркам, силы,
которые подготовившийся к бою противник мог разбить. Суще-
ствовала разведка —стратегическая и тактическая. К первой при-
надлежали различные виды добывания информации: лазутчика
высылали далеко вперед, даже за полмесяца пути до подхода ос-
новного каравана. Разведчик путем расспросов и осмотра добы-
вал нужную информацию (Меновщиков 1985. № 127: 308). Он
мог под видом гостя прибыть в поселение будущего неприятеля,
стараясь выведать имена союзников, количество воинов, дату
похода. Подобной информацией у эскимосов владел глава по-
селка, не посвящая в эти тайны других, и разведчик стремился
выведать у него эти данные (Сергеева 1962: 103—04). Сведения
можно было получить и от беглого раба, вернувшегося домой (Бо-
гораз 1934: 174—75; Malaurie 1974: 140, 154; Меновщиков 1985.
№ 133: 324—27). Подобные же сведения о враге предоставляли
и беженцы из разрушенных поселений или зоны потенциальной
опасности (Козлов 1956: 30; Меновщиков 1985. № 127: 307-308;
№ 132: 321). С другой стороны, ожидая прихода врагов, дозор-
ного, обычно хорошего бегуна, высылали далеко вперед, навстре-
чу врагу, на удобную возвышенность, однако он не находился
тут долго и к заходу солнца возвращался домой (Меновщиков
1985. № 127: 307; ср.: Бахтин 2000: 124). К стратегическому же
типу разведки можно отнести и долговременное выслеживание
врага в ожидании удобного случая для нападения на него. Со-
гласно эвенскому сказанию, чукча выслеживал эвена целый год
(Новикова 1987: 108).
Существовала и тактическая разведка: лазутчики разведы-
вали местность непосредственно перед прибытием основной
массы войска (Воскобойников, Меновщиков 1959: 435; Менов-
щиков 1974. № 85: 301; 1985. № 132: 323-324). И наконец, пря-
мо из походного стана также посылали разведчика посмотреть,
что впереди (Меновщиков 1974. № 91: 317; 1985. № 127: 309; ср.:
Богораз 1899: 353). Лазутчиков посылали и во вражеский лагерь
с целью вызнать, что враги намереваются делать, сколько у них
войск и кто ими руководит (Воскобойников, Меновщиков 1959:
437; Сергеева 1962: 84). Это было несложно, поскольку обычно
охрану лагеря не выставляли.
Поход. Идя в поход, чукчи определяли его цель, задачи и
маршрут. Чукотский тойон Наихйе описывал предстоящий по-
ход и его цель следующим образом (1740): сначала он соберет
войска и до реки Анадырь дойдет по суше, затем пересядет на
байдары, войдет в Анадырск, переломает русским головы и шеи,
дома сожжет и будет тут пасти табуны оленей (Вдовин 1970: 22— 23)5. Существовали и определенные маршруты набегов: через
Анадырь проходили либо ниже по течению от острога, либо на
300 верст (318 км) выше (Белов 1954: 180). Отметим, что река
весной вскрывалась ото льда в конце апреля—начале мая, в зим-
ний же период ее просто переходили по льду (Дьячков 1893: 5;
ср.: Соколов 1852а: 165).
Капитан Т. И. Шмалев в своих записках, которые он вел в
Гижиге, кратко описал маршрут одного из последних набегов чук-
чей на коряков, который является характерным примером пред-
приятий подобного рода (Шаховской 1822: 306—07): ≪В марте
1776-го чукотский тоён Амулян с 180 чукчами приходил для по-
иска над коряками к рекам Апуке и Пахаче, и сначала у коряка
Нушехлы 28 оленей отогнали, а захваченного тут мальчика отда-
ли 19-го марта на выкуп; потом пришед к Апутскому острожку,
обошлись с апутскими коряками дружелюбно и произвели торг,
при котором однакож коряки убили из ружья одного чукчу. За
сим отправились к Пахачинскому острожку, где кроме разгово-
ров ничего не происходило. А когда пошли вверх по реке Паха-
че, то нашед юрту пеших коряков, экипаж разграбили и с собой
увели двух девок. 25-го марта оленного коряка Алалыка в осьми
человеках убили, четырех женщин в плен взяли, в добычу полу-
чили оленей Алалыковых табун, тож другого коряка Тынаптия
табун, всего два табуна, и возвратились в землю свою≫.
Как видим, перед нами краткий отчет о набеге, длившемся
меньше месяца и проведенном в конце зимнего сезона. Он был
чисто грабительским, направленным на области, которые не при-
крывались Гижигинской крепостью. Силы нападавших были не
особенно велики и, очевидно, не были рассчитаны на столкно-
вения с русскими. У оленных коряков угнали табуны, мужчин
убили, а женщин увели в плен, однако мальчика-пастуха отпус-
тили за выкуп. Острожки оседлых коряков не штурмовали, пред-
почитая торговать, хотя и здесь возникали ссоры, приведшие к
гибели одного чукчи. Впрочем, найдя одиночную полуземлянку,
разграбили и ее, а женщин увели в плен. Захватив два крупных
табуна, чукчи вернулись домой. Данный набег, неожиданный
для врага, без больших битв и многих потерь, но с хорошей до-
бычей —типичный пример идеально проведенного налета.
Сам набег мог происходить на большое расстояние. Плот-
ность же населения Чукотки тогда была очень незначительной.
Вспомним, что в 1760-х гг. полковник Ф. X. Плениснер утвер-
ждал, что из Анадырска надо месяц ехать на оленях до чукотских
жилищ (Вдовин 1959: 42). В одной чукотской сказке упоминает-
ся, что воины возвращались из похода с добытыми оленями и
грузовыми нартами домой в течение десяти дней (Меновщиков
1974. № 86: 307, № 91: 315; ср.: Тан-Богораз 1958: 82), то есть
они проехали порядка 150—00 км, в другой сказке до стойбища
ехали 18 дней (Беликов 1965: 158).
При необходимости на сборы в поход отводилось краткое
время: в одном эскимосском сказании говорится о выступлении
на следующий день (Меновщиков 1985. № 127: 308). Отправля-
ясь в поход, чукчи брали с собой стадо запасных оленей на слу-
чай, если ездовые животные погибнут от переутомления или го-
лода. Так, в 1754 г. караван 500 чукчей насчитывал 2000 оленей
(КПЦ. № 70: 181). Поскольку в нарту чаще запрягали двух оле-
ней, то почти каждая нарта имела одного животного запасным.
Кроме того, из этого же стада брали животных на убой. В экспе-
дицию брали и запасные нарты, на которые садились, когда ез-
довые сани ломались. Возможно, на них же, как и на трофейных
санях, при возвращении везли добычу и на них же, как и у ко-
ряков, сидели пленные женщины и дети (Иохельсон 1900. № 53:
130). Оседлые чукчи, соблазнившиеся добычей и участвовавшие
в зимнем походе кочевников, ехали на санях, запряженных оле-
нями своих кочевых соплеменников, но отношение к ним со сто-
роны кочевых оставалось пренебрежительным (Богораз 1900. № 110:
286—87). Ехали цепочкой, один за другим, по наезженной ко-
лее, чтобы олени меньше уставали (Богораз 1899: 370). Когда же
небольшая группа воинов отправлялась в поход пешком, то, ско-
рее всего, как и на охоте, они также шли в ряд (Меновщиков
1988. № 99: 235; ср.: № 156: 364; Fieup-Riordan 1994: 330; Bruch
1998: 89; (аляскинские эскимосы)). В буран, если продолжали
путь, нарты привязывали одни к другим, чтобы не потеряться
(Рубцова 1954. № 27: 325. § 14—7); оленей также привязывали
за рога (Меновщиков 19886. № 28: 130).
Во время коротких остановок и перед битвой вожжи оле-
ней привязывали к нартам (Вдовин 1965: 97; Богораз 1899: 370,
примеч. 3). Казак Б. Кузнецкий так описывает бивуак возвра-
щающихся из похода чукчей (1754): ≪...а как едут так и становят-
ся не все вдруг, но порознь, кто куда едет или где ночевать ме-
сто изберет, только друг друга в виду, и вместо юрт становят ши-
тые из оленьих теплых кож полога, в коих спят по десяти человек
и более≫ (КГЩ. № 70: 181) (1756). Следовательно, расположение
лагеря было достаточно свободное, возможно, ориентировались
на место в караване. Естественно, родичи старались держаться
вместе (Врангель 1948: 175; ср.: Тан-Богораз 1979: 28 (оленные
коряки)). И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: 109) отмечает другое
расположение пологов в стане приехавших торговать чукчей: по
образцу расположения яранг их ставили в ряд. Как видим, в экс-
педицию брали с собой лишь пологи, в которых могли размес-
титься более десяти человек (ср.: Вдовин 1965: 50). Грунт под по-
логом покрывался оленьей шкурой, наброшенной на хворост.
На ночь перед входом в полог втыкали копья и связки стрел.
И. Б. Б. де Лессепс (1801. Ч. II: ПО) объясняет, что это делалось
против коряков, однако совершенно ясно, что подобное заграж-
дение не убережет от нападения врага, —его делали против
злых духов кэле6. Сам полог закрепляли по сторонам четырьмя
колышками (Лессепс 1801. Ч. II: 109) или же просто привязыва-
ли между нартами (Галкин 1929: 170). Если полога не было, то
спали прямо на санях (Галкин 1929: 178; Рубцова 1954. № 1: 29— 30. § 159, 207; Айвангу 1985: 59; ср.: Колтун 1904: 28). При бла-
гоприятных погодных условиях чукчи могли спать и просто в
лесу. Если это была тундра, то могли спать и на снегу, бросив на
него шкуру оленя (Галкин 1929: 162; ср.: Колтун 1904: 28).
Привалы делали на местах, где был мох, корм для оленей.
Оленей посылали пастись с одним-двумя пастухами, основной
задачей которых было защитить стадо от волков (Беретти 1929:
48). Ездовых животных могли на ночь и просто привязывать
(Гурвич 1983: 101). Если существовало опасение, что олени вер-
нутся к стаду, то их на ночь не распрягали (Богораз 1991: 33).
Когда предполагали, что по пути не будет достаточно корма для
оленей, то его везли с собой (М-в 1877. № 47: 386; Богораз 1900.
№ 145: 388), использовав в качестве мешков для него, к приме-
ру, одежды (Богораз 1899: 356). Костры, в отличие от коряков,
на привале могли не разжигать (Богораз 1991: 108). Это странно
выглядит, поскольку костер считался охранителем от злых духов,
которые господствовали в темное время суток (Вдовин 1977:
133). Возможно, данное поведение объясняется отсутствием топ-
лива в тундре (Тан-Богораз 1958: 82). С другой стороны, коряк-
ская сказка упоминает, что чукчи в лагере сидели в ≪палатках≫ с
кострами (Jochelson 1905. № 6: 137; ср.: Стебницкий 1994: 24).
Караул на бивуаке не ставили, никаких укреплений не возводи-
ли (Воскобойников, Меновщиков 1959: 432). Лишь заметив чу-
жака, спрашивали, кто он (Bogoras 1918. № 23: 95).
Когда ожидалось нападение врагов, по словам чукчей, да-
же в яранге спали одетыми и обутыми, положив рядом луки и
копья (Вдовин 1965: 129). Луки, как пишет классик корякской
литературы Кецай Кеккетын, чукчи клали под голову, как и ко-
ряки (впрочем, может быть, это простая интерполяция коряк-
ского обычая на их противников). Следовательно, проснувший-
ся воин мог тут же воспользоваться луком. Копья же ставили в
одну вертикальную пирамиду (Стебницкий 1994: 50—1; ср.:
Воскобойников, Меновщиков 1959: 432).
Набег со стойбищем. Основным видом зимнего набега бы-
ло постепенное подкочевывание со всем стойбищем к стоянке
противника. Н. Н. Беретти (1929: 13), рассказывая о коряках и
чукчах, отмечает: ≪Кочующие туземцы при дальних и продолжи-
тельных поездках берут часто с собою своих жен≫. О набегах
вместе с женщинами упоминает и фольклор (Богораз 1901. № 130:
335; Меновщиков 1974. № 91: 316-318; ср.: Неверов 1874: 47;
Народы России. 1880: 12; Лебедев, Симченко 1983: 131 (коряки)).
Причем оседлые чукчи и участвовавшие в походе оленные также
могли брать с собой жен (Богораз 1900. № ПО: 286—87; № 130:
335; ср.: Бахтин 2000: 46, 201). Подобный обычай не был харак-
терным только для одних чукчей, он существовал и у других на-
родов региона, например ительменов (Стеллер 1927: 47). В 1860-
х гг. участие женщин в походе объясняли тем, что мужчины не
желали (да и не умели) делать даже в экспедиции женскую рабо-
ту (Нейман 1871. Т. I: 19; Беретти 1929: 16). Действительно, в
чуванском сказании упоминается, что женщины во время набега
ставили ≪палатки≫ —типично женская работа (Bogoras 1918. № 23:
95), презираемая мужчинами (Обручев 1974: 86). Следовательно,
поход фактически представлял собой определенный вид переко-
чевки.
О ходе такого набега К. Мерк (1978: 120) замечает: ≪Когда
они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин
и юрты≫. Может создаться впечатление, что яранги с женщина-
ми остаются где-то далеко в тылу, на границе территории про-
тивника, однако это не так. Чукотские сказания, повествующие
о набегах, рассказывают, что враги ставили свой стан в непо-
средственной близости от стойбища противника. Нападающие
располагались лагерем без всяких укреплений и дозоров и со-
вершенно спокойно занимались обыденными делами (см.: Ме-
новщиков 1974. № 87: 309; № 91: 316; Лебедев, Симченко 1983:
131). Бойцы, облачившись в доспехи, шли в бой, оставив нарты
на стойбище, где оставались женщины без всякой защиты (Ле-
бедев, Симченко 1983: 131). Если на данной территории был лес
и какие-то естественные убежища или труднодоступные терри-
тории, то женщины оставались там (Мамышев 1809: 25, примеч.).
Воины могли подъезжать и непосредственно к месту боя на нар-
тах, оставляя их за строем (Сгибнев 1869: 16), что, в свою оче-
редь, препятствовало возможности окружения отряда. Далее дей-
ствие шло по сценарию, подобному тому, как действовали при
нападении на вражеское стойбище.
Набег одних мужчин. В зимний набег могли отправляться
и одни мужчины на нартах. Подобный набег мог быть дальним
и неожиданным для противника, поскольку в этом случае чукчи
были мобильными, не обремененными большим обозом. Такие
набеги могли быть очень дальними. Так, Б. Кузнецкий отмечал,
что он ехал от окрестностей Анадырска, где его захватили в плен,
до стойбища чукчей шесть недель (КП1Д. № 70: 181) (1756). Если
принять, что в среднем за сутки караван при неспешном пере-
движении проходил 10—2 км (Вдовин 1987: 73), то данное рас-
стояние могло быть, по крайней мере, 420—00 км. Если набег
был чисто грабительским, направленным на захват оленей, то
пленных предпочитали не брать, а всех убивали (Бабошина 1958.
№ 101: 243).
Грабительские налеты. Очевидно, в основном в летнее вре-
мя, в тундру в поисках добычи отправлялись небольшие пешие
партии мужчин, происходящие из бедных стойбищ. Они напа-
дали как на представителей других этносов, так и на своих более
зажиточных сородичей. Эти партии не были многочисленными.
Так, чукотский и корякский фольклор упоминает группу напа-
дающих из двадцати (Меновщиков 1974. № 92: 318), десяти (Во-
goras 1910: 185; Беликов 1965: 157), пяти (Богораз 1899: 354), из
пяти-шести воинов (Богораз 1900. № 167: 415), из трех (Бабоши-
на 1958. № 90: 217; Меновщиков 1974. № 155: 488—90) или да-
же двух бойцов (Меновщиков 1974. № 86: 307). Причем, если в
предыдущий раз нападение не увенчалось успехом, то в следую-
ший рейд могло идти большее количество воинов (Воскобойни-
ков, Меновщиков 1959: 428). Естественно, будучи немногочис-
ленными, шайки старались неожиданно напасть на небольшие
группы оседлых или оленеводов (Беликов 1965: 166). В частно-
сти, использовали различные хитрости и уловки. Например, спря-
тавшись, старались неожиданно напасть на пастухов или жили-
ще убить жителей, стреляя издали из луков, угнать стада (Богораз
1899: 354; Иохельсон 1900. № 96: 210-211; Стебницкий 1938. № 1:
140' Воскобойников, Меновщиков 1959: 432; Стебницкий 1994:
28; 30; 39; 47).
Однако если враги нападали на одиноко стоящую ярангу и
чувствовали при этом свое численное превосходство, то дейст-
вие, судя по чукотским сказаниям, часто шло по ≪цивилизован-
ному сценарию≫. Вожак нападавших вызывал хозяина яранги на
поединок, поскольку предводитель обычно был лучшим воином
в своем отряде и должен был доказывать свое умение вести бой.
Видимо, нападать на безоружного было все же неэтично (Бабо-
шина 1958. № 103: 251; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427— 429; Такакава 1974: 45; Жукова 1988. № 7: 16-17. § 50—7). Если
не знали, кто обитал в жилище, то в коротком диалоге с хозяи-
ном выясняли это (Тынэтэгын 1940: 101). Пришедшие даже мог-
ли ожидать отсутствующего хозяина яранги, не начиная до его
прихода грабить его жилище и убивать жителей (Такакава 1974:
45). В том случае, если мужчина, выйдя на поединок, погибал,
то его семья и имущество становились добычей победителя (Ба-
бошина 1958. № 95: 233; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427;
Антропова 1953: 41—2; Беликов 1965: 162).
Нападение на поселение врагов. Г. Ф. Миллер так характе-
ризует нападения чукчей и олюторских коряков: ≪...они не вы-
ступают против своего врага в организованном боевом порядке и
не дают ему времени подготовиться к обдуманной защите... Но
их нападения всегда неожиданны и все совершаемые ими убий-
ства, захват в плен, поджог жилищ7, после того как имущество
разграблено, —все это они делают самым поспешным образом
и затем опять скрываются обратно≫ (Антропова 1957: 226—27).
Такой способ нападения использовался, естественно, при втором
стереотипе ведения войны, против чужих и враждебных племен.
Дабы не понести лишних потерь, чукчи нападали на поселения
врагов неожиданно, на рассвете, чтобы не дать противнику подго-
товиться к обороне и просто перебить спящих или мечущихся
спросонья (Богораз 1902. № 5: 163; Bogoras 1918. № 2: 28; Бабо-
шина 1958. № 101: 245; ср.: Стебницкий 1994: 43 (коряки)). Для
координации действий, чтобы враг не заметил их приближения,
чукчи перекликались по-вороньи (Богораз 1902. № 6: 164; ср.:
Мушкин 1853. № 83: 853 (призыв людей в снежной пустыне)).
Отсюда, возможно, в чуванских преданиях чукчи ассоциируются
с воронами и воронами (Bogoras 1918. № 23: 95; ср.: Богораз
1902: 163). Чтобы дать знать своим, находящимся во вражеском
жилище, и не вызвать у противника^ подозрения, кричали, нахо-
дясь у озера, как гагара: ≪Йоо-ок! Йоо-к!≫ (Богораз 1899: 353)8.
Предание о неожиданном нападении чукчей рассказали В. Г. Бо-
горазу (1934: 48) русские жители Походской деревни на Колыме:
≪Когда ночи стали дольше, чукчи напали на деревню, захватили
сонными и всех перебили. Как выбежит какой из дому, тотчас
его и убьют≫. Цель подобного набега была проста, она состояла
в неожиданном появлении, истреблении врага, при случае захва-
те добычи и быстром отступлении (ср.: Меновщиков 1988. № 125:
296). Причем еду чукчи тут же съедали и портили то, что не
могли увезти (Тан-Богораз 1979а: 215), с целью вызвать голод у
оставшихся в живых противников: юколу топтали, жир вылива-
ли из фляг, а пустые емкости выбрасывали; крест, как святыню
противника, кололи копьями, видимо, желая убить духа этого
предмета (Богораз 1902. № 6: 164; ср.: Тан 1898. № 118: 3).
Подобным же образом чукчи нападали на стойбище кочев-
ников —оленных коряков. В этом набеге главное —молниено-
сность, внезапность, ошеломление противника, чтобы не дать
ему возможности не только откочевать, но и спастись бегством.
Доктор К. Мерк (1978: 120) писал об этом следующее: ≪Нападе-
ния на яранги противника начинают всегда на рассвете. Одни
бросаются с арканами на яранги и стараются их разрушить, вы-
дергивая стойки, другие в это время колют копьями покрышки
яранги, а третьи, подъехав быстро на своих легких нартах к олень-
ему стаду, делят его на части и угоняют. Иногда удается корякам
убить некоторых из нападающих, стреляя из ружей из яранги,
или ранить, и тогда чукчам приходится ни с чем убираться во-
свояси. Однако так как чукчи большей частью очень быстро раз-
рушают ярангу, то корякам реже удается стрелять во второй раз
и больше. В то время как чукчи закалывают всех боеспособных
мужчин... женщин и детей они уводят с собой≫.
Итак, как видим, временем для нападения избиралась рас-
светная пора, когда сон у спящих наиболее крепок и проснув-
шийся от криков и шума человек не может сразу сообразить, в
чем дело, и гибнет под ударами нападающих. Обычно при этом
ярангу окружали, чтобы никто из жителей не мог убежать и по-
звать на помощь (Меновщиков 1974. № 87: 309; Стебницкий
1994: 29; ср.: Богораз 1902: 369; Иохельсон 1900. № 52: 127). Груп-
па нападавших при этом должна была насчитывать, по крайней
мере, около десятка человек. Нападали враги спереди яранги,
вероятно, когда по какой-то причине не могли окружить ее пол-
ностью (Bogoras 1918. № 2: 28). Воины в нападавшем отряде име-
ли четкую специализацию, в зависимости от хозяйственных и
бытовых навыков каждого. Оленеводы умели ловко накидывать
аркан на оленя, в данном же случае этот навык использовался
для заваливания яранг, чтобы оттуда выбежали жители, поскольку
в сами жилища чукчи, видимо, не стремились врываться. Веро-
ятно, это было связано с религиозными мотивами, опасением
мести со стороны духов-защитников очага, на которых, в свою
очередь, надеялись оборонявшиеся. В. Г. Богораз (1991: 75) по-
ясняет: ≪Считается недопустимым врываться в чье бы то ни бы-
ло жилище, будь то даже нора лисицы, так как предполагается,
что каждое жилище имеет бубен и духов-охранителей, месть ко-
торых может последовать немедленно≫ (ср.: Богораз 1902: 151;
Меновщиков 1977: 81—2). Подобный прием накидывания арка-
на был достаточно типичен. Эскимосская сказка так описывает
нападение врагов, очевидно чукчей, на стойбище: ≪Скоро увиде-
ли, что черной вся сопка стала. Это враги к стойбищу ползли...
Копья у них были и ремни длинные с петлей на конце. Кинут
они петлю на верхнюю часть яранги. За конец шеста зацепят и
тянут. Падает яранга≫ (Козлов 1956: 182). Подобным образом
описывает это действие и корякское сказание: ≪Подошел к юр-
те, набросил аркан на сплетение верхних концов жердей, кото-
рые остов юрты держат, потянул сильно и опрокинул юрту на-
бок≫ (Меновщиков 1974. № 150: 476; ср.: Крейнович 1979: 190;
Новикова 1987: 101). Следовательно, такой способ сноса коче-
вого жилища был типичен для региона.
В то же время другие воины, копейщики, использовали
при нападении на жилища еще один характерный прием: прока-
лывание стенок яранги и полога, находящегося рядом внутри,
копьем (Богораз 1934: 175; ср.: Стебницкий 1994: 53 (оленные
коряки)). Видимо, копье при таком ударе держали в обеих руках
(правой ближе к концу), используя характерный прием для за-
бивания домашних оленей и охоты на диких (ср.: Богораз 1991:
Табл. VI. Рис. 1). Отметим, что подобным же образом, через по-
лог, убивали и стариков, решивших уйти к ≪верхним людям≫
(Зеленин 1937: 62; ср.: Ч-о 1889. № 7: 106). Следовательно, и тут
воин-оленевод использовал типичный бытовой навык. Наконец
третья, очевидно самая незначительная, группа нападавших уго-
няла оленье стадо. Для быстроты это делали, не слезая с нарт.
Табун, насчитывающий сотни, а то и тысячи оленей, делился на
части, за которыми присматривала часть угонявших: они ехали
сзади на ездовых нартах, как и при перекочевке (Олсуфьев 1896:
148; Тан-Богораз 1979: 106—07). Судя по фольклору, корякский
пастух против подобного налета на стадо мог использовать сле-
дующую хитрость: он натягивал крупному оленю-быку на рога
кухлянку, после чего испуганное животное металось по стаду,
распугивая его, а разбегающиеся олени сметали самих чукчей на
их нартах (Жукова 1988. № 4: 16-17. § 16-49).
Судя по сообщению К. Мерка, чукчи, получив отпор от
обитателей яранги и неся некоторые незначительные потери,
предпочитали не сражаться далее, а ретировались (ср.: Козлов
1956: 182). Обороняющиеся коряки, очевидно, стреляли через
стены или через специально проткнутые бойницы (ср.: Козлов
1956: 182), используя огнестрельное оружие, которое чукчи прак-
тически не применяли в XVIII в. Чукчи могли в считанные ми-
нуты завалить ярангу, и коряки просто не успевали перезарядить
ружье вновь. Во второй половине XVIII в. скорострельность огне-
стрельного оружия, заряжаемого с дула, была невелика: несколь-
ко выстрелов в минуту, и, естественно, коряки не успевали вы-
стрелить второй раз. Подобный же прием применялся чукчами и
в полевом сражении против русских, которым не давали выстре-
лить во второй раз, ведь чукчи, будучи блестящими воинами-ин-
дивидуалами, тут же переходили к рукопашной схватке.
Таким образом, еще раз отметим, что чукчи искусно ис-
пользовали свои бытовые оленеводческие навыки в военном де-
ле. Это, собственно говоря, не особенность их, а, скорее, харак-
терная черта первобытного военного дела, еще не отделившегося
полностью от охотничьего промысла и скотоводческого хозяйства.
Столкновения из-за кровной мести и/или прочих обид. Этот
вид столкновения, с одной стороны, был наиболее древним, а с
другой —наиболее живучим, сохранявшимся еще в начале XX в.
К. фон Дитмар (1856: 38), говоря о чукчах, замечает: ≪Врага же
преследуют неумолимо и кровавую месть считают священною
обязанностью≫. Причиной кровной мести было обычно тяжкое
≪преступление≫ —убийство. Столкновение могло происходить
по различным причинам, часто бытовым, постепенно перераста-
ло в ссору, драку и затем приводило к фатальному исходу.
У чукчей, как уже отмечалось, существовала ≪группа уча-
стников кровной мести≫, которая и была ответственна за этот
культовый акт в целом9. Обычно же на месть отправлялся бли-
жайший родственник убитого: муж, брат, сын. Друг также дол-
жен был отомстить за своего друга. Мститель часто шел на
обидчика один, нередко сразу, как только обнаруживал убийст-
во, и если недругов было много, то он старался незаметно про-
браться к ним и отомстить (Бабошина 1958. № 101: 245). Месть
в первую очередь была направлена на обидчика, которого стре-
мились убить тем же способом, каким и он произвел убийство,
то есть существовал первобытный принцип возмездия ≪око за
око≫ (О кровной мести. 1958: 71; Меновщиков 1974. № 97: 327;
ср.: Стеллер 1927: 48, 70; Толмачев 1911: 99). Так, в одной сказке
упоминается, что мстители за своего односельчанина просвер-
лили убийце макушку, то есть наказали его тем же способом,
каким и он убил (Меновщиков 1974. № 83: 293—94; ср.: Галкин
1929: НО). После убийства виновного мщение с данной стороны
прекращалось, ведь убивать дальше считалось грехом (Богораз
1934: 183). Впрочем, в качестве мести могли убить не обидчика,
а его близкого, стремясь доставить ему максимальное страдание
(Богораз 1934: 183).
Механизм возникновения ссоры и последовавшей за ней
кровной мести приводит житель села Маркове на Анадыре Г. Дьяч-
ков (1893: 57—8): ≪Что у чукчей в обычае кровавая месть, видно
из следующего случая. В феврале настоящего 1891 года из Ниж-
не-Колымска несколько человек отправились по берегу Ледови-
того моря, к востоку от устья Колыми [sic!]. Приехавши на пер-
вый чукотский постоянный (оседлый) острожек, имевший около
4 юрт, они не застали ни одного живого человека: все, как муж-
чины, так и молодые девушки, лежали мертвыми —облитые кро-
вью≫. Потом русские узнали, что тут произошло. ≪Один чукча
купил у другого березовый полоз под нарту, потом продавец на-
чал просить обратно свой проданный полоз, а покупатель вос-
противился уничтожению сделки; по этому поводу завязалась
между ними драка, сначала кулачная, а потом и кровавая. Драка
произошла в юрте покупателя, продавец убил хозяина, его жену
и детей. У убитого чукчи был сын, который был в отлучке. Ко-
гда он приехал домой и нашел убитыми отца, мать, братьев и
сестер, свою жену и детей, то он вздумал разделаться с убийцей
таким же кровавым образом. Забравшись в юрту убийцы, он
убил все семейство без остатка, затем напал и на посторонних
чукчей с укором, зачем они допустили до кровавой драки, убил
их всех, даже младенцев и, наконец, сам умер от полученных ран.
Во время последнего убийства три мальчика со' страху убежали в
другой чукотский острожек, они-то и рассказывают, как произо-
шло убийство≫. Дионео (1895: 151), возможно, говоря об этом же
случае на Шелагинском мысу, отмечает, что был вырезан весь
клан из 18 человек, трупы которых ко времени их обнаружения
частично обглодали собаки.
Итак, стычка произошла в доме, очевидно, оленного чук-
чи, к которому приехал для торговли оседлый (ср.: Меновщиков
1974. № 42: 180—81). Спор начался из-за торгового конфликта,
и продавец, пришедший в ярость (а быстрое нарастание яро-
сти —одна из черт характера чукчей), убил покупателя и его се-
мью. Ведь при кровной мести обычно уничтожали и детей уби-
того, боясь, что они будут мстить, когда подрастут (Меновщиков
1974. № 150: 476; ср.: Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 20:
99, 101. § 81—3), хотя в данной ситуации семья могла просто
быть перебита ≪под горячую руку≫. Сын убитого, отправившийся
мстить, убил семью убийцы. Причем он пришел один, не собрав
родственников. Подобное нападение, очевидно, обычно произ-
водились на спящих жителей (Меновщиков 1988. № 37: 78). А
поскольку жители поселения оседлых вступились за своего зем-
ляка, то и они поплатились жизнью. Сам же мститель также погиб
от полученных ран. Все это —характерный пример возникнове-
ния, хода и окончания кровной мести.
Поскольку, как уже отмечалось, одной из особенностей
национального характера чукчей была легкая возбудимость (Бо-
гораз 18996: 18; 1902а: 84; 1934: 26; Воскобойников, Меновщи-
ков 1959: 430), то ссора могла вспыхнуть из-за пустяка, простого
оскорбления. Так, К. Мерк (1978: 140—41) отмечал, что ≪у чук-
чей дело редко доходит до ссор, но тем легче кончает последнее
убийством... и сын убил отца, упрекнувшего его, что он недоста-
точно быстрый и потому мало пригоден к походу против коря-
ков≫. То есть, сын, которого отец лишь упрекнул в недостаточ-
ной физической подготовке для войны, в гневе убил своего ро-
дителя; но такое событие скорее исключение, чем правило.
А. Ф. Кибер (1824: 118—19) рассказывает о другом случае:
племянник убил дядю из-за того, что шаман указал на послед-
него как на причину гибели двоих сыновей племянника. Сыно-
вья убитого собрались мстить, но их двоюродный брат попросил
отсрочить наказание на год и скрылся за это время. Таким обра-
зом, даже среди родственников могла возникнуть кровная месть,
но, как видим, в несколько смягченном варианте.
Как правило же, споры среди родственников улаживались
мирным путем (ср.: Богораз 18996: 41; 1900. № 132: 336—37;
Шнирельман 1994: 103—04). Кровная месть была направлена
вовне рода, на представителей других родов или иноплеменни-
ков. Г. Майдель (1925: 30) отмечал: ≪Удивительно, что при таком
роде жизни у них кровавые стычки встречаются сравнительно
редко. Случаются споры и таковые разрешаются копейным по-
единком или грабежом, если один из обиженных может собрать
несколько товарищей, которые ему помогут поколотить против-
ника и угнать часть его оленей. Но все же такого рода расправы
должны быть довольно редки...≫ Таким образом, обиженный, чув-
ствуя в себе силы, мог вызвать обидчика на копейный поединок,
который мог окончиться смертью одного из сражавшихся (ср.:
Богораз 1934: 179—80; Меновщиков 1974. № 30: 135 (эскимо-
сы)). Кроме простых поединков на копьях происходили состя-
зания-бои. Так, чукотское сказание рассказывает о состязании с
похитителем сестры (Бабошина 1958. № 86: 212): сначала по-
единщики, обегая вокруг озера, по очереди преследуют против-
ника и метают друг в друга копья.
Обида удовлетворялась не только местью, но еще и ≪мо-
ральной компенсацией≫, состоящей в отнятии у обидчика стада
или иного имущества. Пострадавший часто забирал у обидчика
половину стада (Бабошина 1958. № 62: 151; Козлов 1956: 59 (ста-
до и нарты); о поведении в подобной ситуации коряков см.: Ме-
новщиков 1974. № 150: 476; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000.
№ 20: 101, 103. § 85—3 (еще забрана и половина работников)).
В качестве выкупа могли быть выданы наиболее ходовые товары:
чай, табак, шкуры и ремни (Меновщиков 1974. № 94: 323). У эс-
кимосов человека, убившего кормильца, могли не убивать, а за-
ставить его платить своеобразные алименты: обеспечивать семью
убитого (Арутюнов, Сергеев 1975: 113). Также бывали случаи, что
убийца в качестве своеобразной виры порабощался семьей, по-
терявшей своего члена, и выполнял его обязанности (Богораз
1934: 177). Впрочем, в качестве своеобразного выкупа чаще пе-
редавали женщину —члена семьи убийцы (Богораз 18996: 41).
Причины ссор, естественно, могли быть самые разные. У
чукчей еще в конце XIX в. существовал своеобразный экстремаль-
ный вид спорта —кража оленей, тогда как в прочих отношениях
чукчи были весьма честными людьми (Богораз 18996: 19; Берет-
ти 1929: 20). Так, В. Г. Богораз (1934: 28) отмечал: ≪Среди олен-
ных чукоч воровство между стойбищами и стадами, можно ска-
зать, вошло в обычай≫ (ср.: Богораз 1902а: 84; Меновщиков 1974.
№ 100: 330—31). Это также было одной из причин, приводив-
ших к ссоре, борьбе и мести. Причем если отец не успел полу-
чить сатисфакцию, то месть переходила к сыну (Августинович
1878: 54; 1880: 725; Сильницкий 1897: 52).
Капитан А. А. Ресин (1888: 171—72) также отмечал столкно-
вения между оленеводами из-за кражи оленей и кровной мести:
≪Чукчи отличаются от коряк воинственностью, судя по воору-
женным столкновениям, нередко случающимся между ними. По-
водом к таким столкновениям служит обыкновенно ссора между
членами двух родов из-за какого-нибудь вздора, украденного
оленя и т. п. Ссора, особенно под влиянием водки, переходит в
драку и нередко кончается убийством. Родственники убитого
считают своим священным долгом мстить за него и, таким обра-
зом, один род подымается и выступает против другого, дело до-
ходит до вооруженного столкновения; дерутся на копьях, но
иногда в дело идут и винчестеры, хотя вообще замечено, что там,
где есть эти ружья (особенно у сидячих чукчей), войны стали
реже. Часто столкновение кончается мировой: род наступающий,
обиженный требует удовлетворения, контрибуции и, если состо-
ится соглашение, противная сторона платит каждому из пришед-
ших оленя, двух≫. Естественно, употребление горячительных на-
питков, в частности водки, особенно распространившееся в XIX в..
способствовало возникновению ссор (Суворов 1867а: 171). Как
заметил Н. Галкин (1929: 161), ≪чукча хмелеет быстро и стано-
вится совершенно невменяемым≫. Итак, кровная месть могла
быть улажена и посредством выкупа (ср.: Меновщиков 1974. № 94:
321—23), то есть в конце XIX в. намечалось постепенное отми-
рание кровной мести и переход к более цивилизованным спосо-
бам решения споров. И. П.Толмачев (1911: 99) также заметил,
что месть часто заменяют выкупом (Богораз 1934: 184—89). Дей-
ствительно, в самом конце XIX в. не проходило и года, чтобы не
убили кого-нибудь у оседлых или кочевников, хотя до 1890-х гг.
убийств, по заявлению приморских чукчей, было меньше, так
как боялись кровной мести, которую в это время стали соблю-
дать менее неукоснительно (Гондатти 1898: 5, 18).
Еще в начале XX в. случались набеги, вызванные какими-
либо бытовыми обидами, кражей оленей или кровной местью.
Старик-чукча так обрисовывал стереотипы поведения своих пред-
ков в середине XIX в.: ≪Пусть люди и мирно живут, друг друга
не обижают, а все равно думают: „Вдруг воевать придется..." Так
поживут-поживут, а потом подерутся и расходятся...≫ (Лебедев,
Симченко 1983: 134; ср.: Тан-Богораз 1979а: 219—20). Однако
такие столкновения, возникавшие на почве кровной мести, бы-
ли уже достаточно редки. Причем очевидцы указывали, что стычки
чаще происходили на Чукотском полуострове, у оседлых, у ко-
торых сильнее развились товарные отношения, тогда как олен-
ные чукчи сохраняли патриархальный быт в чистом виде и ре-
шали свои споры более мирными путями (Майдель 1925: 31; Дьяч-
ков 1893: 53; ср.: Суворов 1867: 23; Олсуфьев 1896: 107).